|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
| Главная | Здоровье | Е-медкнига | Право | Деньги | Песни и юмор | Таймер | Контакт | Рассылка афиши по вторникам 
|
| \ \ | / / | \ |
Еврейские: |
|
\ / \ / \ / \ / \ / \ / \ / \ / \ / \ / \ /
.
|
|
Еврейская библиотека
|
ЭФРАИМ СЕВЕЛА
Белые ночи
На фронте авиация по ночам отдыхает.
С наступлением темноты самолеты, отбомбившись и отстрелявшись, спешат к
своим полевым аэродромам, чтоб успеть приземлиться засветло, и летчики
спокойно заваливаются спать до рассвета. Даже зенитчики, хоть и не покидают
своих постов у орудий и пулеметов, задранных стволами к темному небу, тоже
сладко подремывают, потому что знают: до первой зари им не придется
приступить к работе - вражеские летчики в это время тоже спят.
На фронте авиация по ночам отдыхает.
За исключением Северного фронта.
Летом на Севере - белые ночи. Эти ночи ничем не отличаются от дня. Так
же светло. И так же светит солнце. Правда, низко-низко, над самым
горизонтом. Это и есть полярный день, который тянется не одни сутки, а целых
полгода. Потом наступает полярная ночь, и становится темно круглые сутки, и
так тянется тоже полгода.
Поэтому лишь на Севере авиация по ночам не отдыхает. Ночи стоят белые,
и самолеты взлетают и садятся и тогда, когда на юге день, и тогда, когда на
юге ночь. Все двадцать четыре часа в сутки.
А самолетов на Севере не так уж и много. Фронт считается не главным,
второстепенным. Вся авиация сосредоточена на центральном и южном участках
советско-германского фронта. А в тундре, на ее бесконечных пространствах, до
тоски однообразных, без единого деревца, с зыбким мхом на оттаявшей сверху
вечной мерзлоте, редко попадается военный аэродром. Обыч-но - это одна
взлетная полоса, проложенная среди сдвинутых в стороны лысых гранитных
валунов, называемых "бараньими лбами". Из тех же камней, отполированных еще
в ледниковый период, выложены стенки капониров, куда под маскировочные сетки
загоняют вернувшиеся с задания самолеты и откуда по сигналу тревоги они
выруливают на взлетную полосу. "Бараньи лбы" надежно защищают сверху от
бомбежки землянки и блиндажи, вырытые глубоко в оттаявшем грунте: там живут
пилоты, технари, готовящие самолеты к полетам, оружейники, набивающие
магазины пулеметов патронами и орудийные обоймы - снарядами, ремонтники,
латающие пробоины на крыльях и фюзеляжах машин, врачи и медсестры, тоже
латающие, но уже пилотов, до которых добралась пуля через пробоину в стенке
кабины. В отдельных землянках расположились зенитчики, стерегущие небо от
налетов вражеской авиации. А еще подальше, совсем в стороне, горбятся
"бараньими лбами" зарытые в грунт казармы БАО- батальона аэродромного
обслуживания. И там же под открытым небом материальная часть, даже не
затянутая маскировочными сетями: тракторы, бульдозеры, грузовики.
Дальше - тундра. Во все стороны. Со впадинами зеленеющих болот и
каменными выпуклостями сопок. До ближайшего населенного пункта километров
пятьдесят по разбитой и часто непроезжей дороге. По этой дороге на аэродром
поступает снабжение: горючее, боеприпасы и продовольствие. Автомобили идут
колоннами, чтоб подталкивать и вытаскивать застрявшие машины. Идут, надрывно
гудя моторами, буксуя в вязкой жиже, скрежеща карданным валом и осями по
выпершим камням.
А со взлетной полосы уходят в небо остроносые истребители с красными
звездами на крыльях. Уходят парами: ведущий и ведомый. Уходят красиво, как
трас-
сирующие пули ввинчиваясь в небо. Пропадают за серым горизонтом. Связь
тогда с ними аэродром поддерживает по радио. Помочь им ничем нельзя. Только
переживать за них и надеяться, что все обойдется,благополучно.
Нередко так и бывает. Возвращаются оба-и ведомый и ведущий. Легкие,
словно половину веса потеряли. На последних каплях горючего. Израсходовав
весь боезапас. С парой пробоин в крыльях и фюзеляже. Такой день считается на
аэродроме удачным. А уж если в рапорте значится сбитый самолет противника,
тогда уж день совсем хороший. И всему персоналу аэродрома, даже солдатам из
батальона обслуживания, по распоряжению командира полка дважды Героя
Советского Союза полковника Софронова, начальник продовольственного
снабжения капитан Фельдман выдает дополнительных, сверх положенной нормы,
сто граммов спирта, разведенного пополам с водой.
А бывает, возвращается один. Ведомый без ведущего. Или наоборот. И
возвращается не лихо, а еле-еле тянет. И садится косо, ломая при посадке
шасси, а то и крыло.
В таких случаях на аэродроме тоже пьют. Капитан Фельдман выдает
дополнительный спирт только пилотам, и те, залпом опорожняя стаканы,
поминают не вернувшегося с боевого задания товарища.
Так и течет аэродромная жизнь. Однообразная и скучная, как тундра
вокруг аэродрома. Летчики воюют где-то далеко от своей базы и сюда
возвращаются, лишь чтоб перекусить да поспать и снова подняться в воздух. О
самом бое напишут краткий рапорт да в столовой поделятся с технарями:
- Я его так... А он в сторону... Я ему в хвост, а он, сука, свечкой...
Я его...
Вот и весь рассказ.
Дыхание войны краем коснется аэродрома лишь тогда, когда из
приземлившегося самолета летчик вылезть самостоятельно не может, и его,
обмякшего, приходится осторожно вытаскивать, а с его штанов и унтов сыплется
стеклянное крошево разбитой приборной доски, густо смазанное кровью.
Однажды вот так сел, качаясь и опрокидываясь, как пьяный, старший
лейтенант Митрохин, по возрасту са-
мый пожилой пилот в полку, даже с сединой на висках. Его машина была
пробита и изрешечена пулями. Технари ее потом отказались латать, списали в
лом да на запасные части. Митрохин посадил это решето. Даже выключил мотор.
А сам не вылезает из кабины. Сбежался народ. Откинули колпак. Митрохин еще
жив. Но весь в крови. И в грудь угодило, и в живот.
А главное, обе руки перебиты. И ведь не выпустил руля. Без рук, можно
сказать, привел самолет и посадил нормально. Командир Софронов поглядел на
его перебитые руки.
Такого,-говорит,-еще в истории авиации не случалось. Как же ты,
Митрохин, без рук управился?
У Митрохина уж глаза нездешние, на тот свет косят. Но командиру
отвечает:
- У меня, товарищ полковник, четверо детей. Помирать никак нельзя. Вот
и долетел.
И там же, в кабине, помер.
Потом во фронтовой газете был помещен его портрет со статьей о том, как
любовь к Родине помогла ему без рук посадить самолет на своей базе.
Из-за белых ночей нагрузка летчика на Севере вдвое больше. Взлетай и
взлетай. Круглые сутки. Только успевай поспать часок-другой между полетами.
Самолет устает, не выдерживает такой перегрузки. Приходится заменять
материальную часть. А человек выносливей. Тянет. И не жалуется. Да ордена и
медали прибавляет к своему иконостасу - по числу сбитых самолетов
противника. Пока самого не собьют и не врежется он костями в промерзлый и
летом грунт тундры.
Все четыре года войны фронт на Севере не двигался. Стоял на месте.
Поэтому летчикам не приходилось менять аэродром. С противником встречались в
небе. Машина с машиной. Покружат, постреляют. Кто-то задымит, камнем пойдет
вниз, в прах рассыплется на земле. А кто-то домой потянет, на свою базу.
Здесь за всю войну в лицо немца не видели. Только самолеты с крестами.
Получалось, что воюют не люди, а машины с машинами.
Трудно человеку привыкнуть к белым ночам, к тому, что все время нет
темноты, а разлит кругом свет.
Ходишь как в полусне. Глядишь в белесое мглистое небо-и такая тоска
охватит, что хоть волком вой.
Как и повсюду на земле, и здесь были свои евреи. Двое на весь аэродром.
Начальник продовольственного снабжения полка капитан Наум Фельдман. Всегда в
новеньком, прямо со склада, обмундировании. Армейская летная форма на нем
сидит ловко, как на манекене. Фельдман больше всех походит на бывалого
вояку. Летная кокарда на фуражке и золотые авиационные крылышки на кителе
выглядят на нем особенно лихо. Возможно, потому, что он ни разу не
поднимался в воздух на боевой машине.
Боевые пилоты, те, кто каждый день жизнью рисковали, к Фельдману
относились без особой любви, но и неприязни тоже не проявляли. У начальника
продовольственного снабжения всегда можно разжиться кружкой спирта сверх
положенной нормы. Таким знакомством какой нормальный человек побрезгует?
Зато другой еврей был в полку в почете. Саша Круг. Похожий на цыгана,
вся голова в колечках черных волос. Нос с горбинкой. Орлиный. И белые-белые
зубы. Тоже капитан. Пилот. Из ветеранов полка. Ни разу не был сбит. А у
самого на счету-семнадцать самолетов противника. Сбитых индивидуально. Не
считая тех, какие поджег в групповом бою, когда точно не определишь, чья
пулеметная очередь была решающей.
У него на кителе, который надевал он, вернувшись с полета, лучилась
Золотая Звезда Героя Советского Союза. А орденов и медалей было столько, что
он их не надевал, а хранил кучкой в чемодане.
Оба еврея дружили, хоть и разнились, как день и ночь на юге.
Саша-хулиган, задира, выпивоха. Наум - поведения примерного, застенчив, а
что касается спиртного, капли в рот не берет, при том, что все запасы
хранятся под его началом.
Но когда на сотни километров тундры только два еврея, то какими бы они
ни были разными, обязательно потянет их друг к другу.
Их дружба началась давно. Саша Круг тогда еще ходил в лейтенантах и
служил в другом полку, бомбардировочном, пилотом на СБ-скоростном
бомбардировщике с экипажем в три человека. Их аэродром ра-
сполагался далеко от истребителей, тоже в тундре, но южнее.
С Наумом Фельдманом Саша Круг познакомился, когда его самолет, подбитый
зенитным огнем, не дотянул до своей базы и совершил вынужденную посадку на
чужом аэродроме, у истребителей. Пока прибывшие из их полка технари
приводили бомбардировщик в порядок, экипаж наслаждался отдыхом, как будто
попал в санаторий. Начальник продовольственного снабжения капитан Фельдман
так обрадовался встрече с другим евреем, тоже из авиации, да еще боевым
пилотом, что не поскупился, всех троих чужих летчиков обеспечил выпивкой и
разнообразными закусками.
Саша Круг - высокий, худой, напоминавший ястреба, всегда готового
взлететь,- оказался парнем хоть ку; да, веселым и проказливым, и за ним
толпой ходили развесив уши истребители, свободные от полетов. За те
несколько дней, что он прожил у них, Саша успел покорить не только весь
летный персонал, но и неприступную крепость аэродрома - медсестру Эру, в
которую лейтенант Бондаренко от избытка неразделенных чувств стрелял из
пистолета и все равно склонить не смог. Саша покорил Эру с легкостью
необыкновенной и, окрестив ее Эпохой, улетел на отремонтированном
бомбардировщике, оставив Эру в слезах, а весь аэродром в растерянности.
Потому что с его отлетом как бы кончилась веселая жизнь и наступили скучные
будни.
Но Саша не исчез навсегда. Он повадился, возвращаясь с боевого задания,
хоть на часок-другой делать посадку на этом аэродроме, забирая далеко в
сторону от указанного маршрута. То у него, видите ли, горючее на исходе и
надо подзаправиться, то забарахлил один из двигателей и тут же, если не
совершить вынужденной посадки-гибель всему экипажу. А экипаж подобрался -
свои ребята и пилота не закладывали.
У летчиков-бомбардировщиков была мода: каждый экипаж красил коки на
своем самолете в другой цвет. Коки-это конусные воздухообтекатели впереди
винта. У Саши коки были красного цвета. Поэтому, когда его СБ появлялся над
аэродромом истребителей и делал круг, прежде чем зайти на посадку, все
узнавали са-
молет по кокам. Капитан Фельдман поспешно отдавал распоряжение столовой
приготовить обед для экипажа, а медсестра Эра, еще пока самолет с красными
коками кружил в небе, стремглав бежала из санитарной землянки через весь
аэродром в отдельный блиндаж к капитану Фельдману, и тот покорно уходил,
отдав ей ключи.
Посадив самолет, Саша сразу отцеплял ремни парашютов, вылезал на крыло,
кивал сбегавшимся технарям, а сам устремлялся на длинных, циркулем, ногах к
блиндажу Фельдмана, где Эра уже дожидалась в спальном мешке. Потом, если
время позволяло, обедал в столовой со своим дружком Наумом и, прихватив в
подарок бутылку спирта, улетал, описав красными коками прощальный круг над
гостеприимным аэродромом истребителей.
Весь наземный персонал, да и летчики тоже провожали, задрав головы к
небу, бомбардировщик с красными коками, и на их лицах можно было прочесть
восторг и уважение к лихому пилоту.
Однажды Саша, заскочив к ним в очередной раз, отколол такой номер, что
все истребители животы надорвали от хохота, а начальник продовольственного
снабжения капитан Фельдман чуть в госпиталь на угодил.
Была у тихого начпрома мечта - слетать на боевое задание. Чтоб хоть
как-то оправдать авиационную кокарду на фуражке, а на кителе - золотом шитые
крылышки. В истребитель не сядешь. Он - одноместный, в кабине лишь пилот
умещается. То ли дело - бомбардировщик. Да и Саша-лучший приятель. И притом
еврей. Не поднимет на смех.
Фельдман попросил Сашу, и Саша не отказал. С серьезным видом, на глазах
у экипажа, посетовал, что он бы рад, да в самолете каждый сантиметр
рассчитан, нет свободного пятачка. Только лишь если капитан согласен лечь в
бомболюк. Там сейчас свободно, бомбу они сбросили над расположением
противника. Если вытянуть руки по швам и не требовать особого комфорта, то
капитан Фельдман может вполне поместиться в наглухо закрытом бомболюке и
кислорода ему хватит, пока самолет не вернется на базу.
Разволновавшийся начпрод тут же согласился, и Са-
шин экипаж подсадил его под брюхо самолета в распахнутые створки
бомболюка и створки эти захлопнул.
Потом взревели моторы, самолет задрожал как в лихорадке. Все, кто
свободен был от вахты, сбежались к содрогающемуся бомбардировщику, и только
рев моторов не позволил бедному начпроду расслышать громовой хохот.
С полчаса трясся в бомболюке капитан Фельдман, уверенный, что он парит
высоко над землей, и главной его заботой было не сблевать, как это, он знал,
случается в полете с новичками. Потом Саша нажал кнопку бомбометателя.
Створки бомболюка с треском распахнулись под телом начпрода, и он, вместо
бомбы, полетел вниз, по направлению к земле. Именно так успел подумать
начпрод и даже успел попрощаться с жизнью.
Летел он ровным счетом два с половиной метра. Потому что самолет все
эти полчаса стоял на земле со включенными двигателями, и экипаж, потешаясь,
распивал разведенный спирт за здоровье славного начпрода Фельдмана. Капитан,
пролетев два с половиной метра, умудрился потерять сознание и мгновенно
заболеть медвежьей болезнью. Когда тут же под самолетом его приводили в
чувство, резкий запах нашатыря не смог перебить вонь, исходившую из
диагоналевых галифе начпрода.
Капитан Фельдман простил Сашу. Потому что не хотел лишиться лучшего
друга. А обвинить его в антисемитизме- тоже нелепо. Саша Круг - сам еврей,
да еще с типичной физиономией. Только шальной еврей, которому море по колено
и жизнь не в жизнь, если он не отколет какой-нибудь номер.
Кончилось все тем, что командир полка, знаменитый Софронов, не захотел
отпустить лихого пилота с СБ и договорился в высоких инстанциях о переводе
лейтенанта Круга из бомбардировочной авиации в истребительную.
У знаменитого Софронова был верный глаз. Став истребителем, Саша Круг
прославил полк семнадцатью сбитыми самолетами противника и к списку полковых
асов добавил еще одного кавалера Золотой Звезды.
С капитаном Фельдманом они остались друзьями. Когда истребитель Саши
взмывал в небо, Фельдман, обычно очень аккуратный и дисциплинированный
офицер, становился рассеянным, отвечал невпопад, и это длилось до тех пор,
пока остроносый самолет с семнадцатью звездочками по фюзеляжу не пробегал,
гася скорость, по взлетно-посадочной полосе, замирал у края, останавливал
винт, откидывал плексигласовый колпак над кабиной и оттуда высовывался
стянутый шлемофоном горбоносый, как у ястреба, профиль.
А роман с медсестрой Эрой закончился прозаически. Женитьбой. Эра
забеременела, и капитан Круг, как человек порядочный, из приличной еврейской
семьи, счел свои долгом расписаться со скуластой сибирячкой, которая
незамедлительно была демобилизована и, неся впереди выпуклый живот, отбыла в
слезах в свой родной город Томск. Капитан же остался в полку и продолжал
летать над тундрой, нетерпеливо ожидая весточки из Сибири о рбждении сына.
Но пока он ждал эту весть, пришла совсем иная.
У Саши была семья. Мать, отец. Братья, сестры. На Украине. И с тех пор,
как немцы заняли этот городок, ничего не знал он о судьбе родных. Саша попал
на Север еще до войны и там воевал несколько лет, везучий и удачливый, ни
разу не сбитый, выходя целым и невредимым из самых, казалось бы, безвыходных
положений.
Когда освободили родной его город на юге, он стал писать туда по
старому адресу и наконец получил ответ. Написанный чужой рукой. Соседи
извещали Сашу, что никто из его семьи не остался в живых. Всех до одного
убили фашисты. И покоится его родня в братской могиле, в которой лежат и
остальные евреи этого города.
И не стало в авиационном полку веселого и удачливого пилота Саши Круга.
Глаза его потухли. Лицо почернело. Поросло бородой. И капитан Фельдман,
единственный знавший еврейские обычаи, пытался объяснить другим пилотам, что
Саша, перестав бриться, следует древнему обряду поминовения усопших родных.
Командир полка Сафронов снял его с боевых полетов, хотя каждый пилот
был на вес золота. В таком со-
стоянии Саша проиграл бы первый же воздушный бой. Попробовал командир
поговорить с ним по душам, образумить, привести в чувство. Безуспешно.
- Отпусти меня, командир, в пехоту,- попросил Саша, и в глазах его
стояли слезы.
- Как же тебя отпустить в пехоту? - всплеснул руками Софронов.- Да меня
ж за это расстрелять и то мало будет, если я такого сокола, такого
первоклассного пилота спишу в пехоту. Только враг, чтоб ослабить нас, такое
может допустить. Ты еще, брат, полетаешь. И за кровь твоих родных не одного
фашистского гада отправишь в ад.
- Нет,- замотал Саша кудрявой, с первыми нитями седины головой.- В небе
я бью самолеты. А мне крови надо! Чтоб лицом к лицу! В глаза его посмотреть,
а потом уж бить и видеть, как он корчится, подыхая. Отпусти, командир, в
пехоту.
Не уважил командир полка просьбу Саши. Приказал ему не отлучаться с
аэродрома, а товарищам по блиндажу велел не спускать с него глаз. Человек,
мол, отчаянный. До беды недолго.
А потом был воздушный бой. Недалеко от аэродрома. Наших в небе вдвое
меньше, чем противника. Остальные экипажи ушли раньше на задание. Один лишь
самолет капитана Круга оставался в резерве под маскировочной сеткой. Махнул
на все рукой полковник Софронов и скрепя сердце послал на подмогу своим
чумного от горя капитана.
Никогда до того гак не дрался Саша Крут. Не страхуясь, напролом
ворвался в строй вражеских самолетов, раскидал их, а одного прошил
пулеметной очередью и поджег. Погнался за другим и ушел далеко от места боя.
Он превосходил опытом противника. Гонял его, как ястреб воробья, по небу.
Сам постреливал экономно, сберегал боезапас. А того довел до того, что он
все, что имел, расстрелял впустую, ни разу не зацепив Сашиной машины.
Того-то и добивался капитан Круг. Противник был обезоружен, и ему
только оставалось на последней скорости удирать к своим через линию фронта,
под защиту зенитных батарей.
Саша не дал ему уйти. Но и добивать не стал. Прижал низко к земле и на
бреющем полете погнал к свое-
му аэродрому. Чуть не верхом на немецком самолете, цепляя выпущенными
шасси прозрачный колпак над кабиной летчика, посадил он его на бетонную
дорожку и сам сел вслед за ним, и обе машины бежали по земле друг за
дружкой, словно одна, со звездами, вела другую, с крестами, под конвоем.
Немец затормозил. Сашин истребитель, обогнув его, пробежал сотню метров
и тоже застыл. Немец откинул колпак и вылез из кабины по крылу на бетон,
сбросил с плеч парашютный мешок и поднял вверх руки.
Со всех концов поля к нему бежали русские. Технари. Солдаты из БАО.
Такого еще на аэродроме не бывало, чтоб живой немец сел и сдался в плен.
Каждому любопытно поглядеть на эту невидаль, и все, кто были на аэродроме,
побросав свои дела, мчались к самолету с выпученными от любопытства глазами.
Даже командир полка Софронов и тот бежал, задыхаясь от излишнего веса и
позванивая двумя Золотыми Звездами Героя Советского Союза.
Но впереди всех, он-то был ближе, спешил к немецкому самолету Саша
Круг. Бежал косолапо в меховых унтах, забыв сбросить парашютный мешок, и тот
мягко бил его по заду, мотаясь на брезентовых ремнях. Правой рукой он шарил
по боковым карманам комбинезона и уже, когда был шагах в пятидесяти от
немца, вытащил то, что искал,- черный пистолет ТТ.
Немецкий летчик стоял неподвижно, спиной прижавшись к алюминиевому, в
маскировочных пятнах, боку своего самолета, и справа от него, ближе к
хвосту, там, где на советских самолетах звезда, зловеще распластался
рубленый короткопалый крест. Летчик стащил с головы шлемофон и, мигая
белесыми ресницами, смотрел, как завороженный, на Сашу Круга,
приближавшегося к нему, тяжело дыша, с каждым шагом выше поднимая пистолет.
Лицо немца было бледно. Под стать его белокурым, от пота слипшимся на
лбу волосам. А в бесцветных, как небо над тундрой, глазах застыл ужас, какой
только может охватить человека перед лицом неизбежной, неминуемой гибели.
Эта смерть сосредоточилась в круглом черном отверстии пистолета, мерно
качавшемся в такт тяжелым неуклюжим шагам русского летчика.
Саша перешел с бега на шаг. Не потому что устал. Он разглядел лицо
врага. Нормальное человеческое лицо. До жути обыкновенное лицо испуганного
мальчишки. Немец был намного моложе его. Без шлемофона, со взъерошенными
потными волосами, ему и двадцати лет не дашь. И запал ярости, какой клокотал
в Саше, пока он гонял его в небе, а потом бежал с пистолетом в руке по
земле, стал быстро улетучиваться, и уже последние шаги, отделявшие его от
немца, Саша прошел, смущенно опустив пистолет к бедру.
Он стал -против него, расставив толстые ноги в меховых унтах. Они еще
были одни. Народ, со всех сторон мчавшийся к немецкому самолету, еще не
добежал. И, глядя в мягкое, окончательно не сформировавшееся по-мужски лицо
немецкого летчика, которого он еще минуту назад был готов растерзать, Саша
смутился и от смущения улыбнулся. Немец ухватился за эту улыбку, как
утопающий за спасательный круг, и тоже улыбнулся, часто-часто заморгав
рыжеватыми ресницами. На его ожившем лице проступили веснушки, множество
веснушек, которых прежде из-за смертельной бледности нельзя было разглядеть.
Тут уж Саша окончательно смутился и ляпнул:
- Давай меняться сапогами.
И прихлопнул ладонью по меховому голенищу своего унта.
Немец ничего не понял. Заулыбался еще шире, обнажив неровные
мальчишечьи зубы.
Вокруг них быстро густела, сопящая после бега, толпа технарей и солдат
из БАО. Технари были в замасленных грязных комбинезонах. Солдаты в стеганых
телогрейках и бушлатах не первого срока, в дырах и пятнах. Поэтому, когда
протолкался вперед позже других добежавший командир полка, от волнения он не
нашелся, что сказать, и строго прикрикнул на своих:
- Что за вид! Не солдаты, а черт знает что! Хорошенькое мнение составит
о вас противник.
А "противник" по массивной фигуре и двум Золотым Звездам на кителе
определил, что этот человек и есть самый главный на аэродроме и от него
теперь зависит его судьба, и впился глазами в рыхлое, в складках, лицо
полковника. Софронов из-под строго нахму-
ренных бровей мельком глянул на немца и криво усмехнулся:
- Пацан. Летать не умеешь.
И протянул ему широкую мясистую ладонь:
- Ну, здравствуй, летун... коль пожаловал в гости. Немец обеими руками
облапил его руку и не отпускал, пока кольцо солдат и технарей не грохнуло
беззлобным хохотом.
Молчать! - еще больше растерялся полковник Софронов.- По нашему
русскому обычаю гостя нужно перво-наперво накормить.
И через весь аэродром пестрой гурьбой двинули к летной столовой. В
центре - совеем ошалевший немец. Справа - Саша Круг, так и не снявший
парашюта и шлемофона. Он был выше немца и положил ладонь на его плечо,
словно придерживая добычу и этим давая всем понять, что это его, Саши Круга,
добыча. Но в го же время Сашина ладонь на плече у немца была вернейшим
знаком совсем не враждебного, а, скорее, фамильярного отношения к пленнику.
Слева топал, тяжело отдуваясь и сопя, тучный полковник Софронов, озабоченный
тем, как дальше поступить с немцем, ибо с такой ситуацией ему приходилось
сталкиваться в первый раз.
В столовой немца усадили между Сашей и Софро-новым. Любопытных технарей
и солдат не пустили на порог. За столом разместились только офицеры, летчики
и, конечно, начпрод капитан Фельдман, тоже до обалдения взволнованный
случившимся и метавший глазами молнии на нерасторопных подавальщиков.
Кто-то из офицеров немножко кумекал по-немецки, и его усадили напротив,
чтобы переводил. Тогда же узнали имя немца - Вальтер, и все по очереди
назвали себя и при этом обменялись рукопожатием. Немец сидел распаренный,
потный, со счастливым и глупым выражением на веснушчатом лице.
Его накормили от пуза. Начпрод достал из тайников вкуснейшие вещи,
какие хранились для особого случая: копченые телячьи языки в американских
косерв-ных банках, семгу, которую летчикам в подарок привозили
рыбаки-поморы, и даже красную кетовую икру с Дальнего Востока.
Немец объелся и облился. Но пока он еще мог сидеть на скамье,
подпираемый плечами соседей, Саша с помощью переводчика, а больше жестами
пытался втолковать ему, какие промахи он по неопытности допускал в небе и
как и каким способом он, Саша Круг, заставил его впустую израсходовать весь
боезапас, а уж заставить его сесть было делом плевым.
Немец на все согласно кивал головой и глупо, по-пьяному, ухмылялся. А
когда Саша, тоже крепко подвыпивший, вдруг помрачнел и с паузами, тяжело
выдавливая слова, поведал Вальтеру, почему он его посадил живым и бежал
потом с пистолетом, рассказал, что случилось с его семьей, немец, хоть и
пьяный, перестал улыбаться, брови его горестно полезли вверх, и он припал к
Сашиному плечу и стал тереться щекой. Саша обнял его, похлопал по спине. А
начпрод капитан Фельдман, у которого был американский фотоаппарат с
магниевой вспышкой, заснял их в этой позе. Мрачно набычившегося Сашу и
раскисшего, развесившего губы Вальтера.
К концу обеда немца пришлось тащить волоком из-за стола. Возле столовой
у автоцистерны он упал на колени, и его стало выворачивать наизнанку.
Летчики снисходительно и понимающе смотрели. Полковник Софронов, румяный от
выпитого спирта, хмыкнул:
- Слабы...
А Саша вступился:
- Мальчишка... Какой с него спрос?
Вечером на аэродром прибыли офицеры СМЕРШа. Контрразведка. Из
Мурманска. Прибыли за немцем, который спал безмятежно в офицерском блиндаже
на койке Саши Круга. Саша спал на пороге блиндажа и сказал, что этот немец
его и никому его не отдаст," а если им, контрразведчикам, так позарез нужен
немецкий летчик, то пусть они попробуют посадить самолет, а пилота взять
живьем.
Сашу уговаривали, грозили. А он-ни в какую. Сам полковник Софронов
вступил с ним в переговоры и тоже не уломал,
- Мой немец,- упрямо повторял Саша.- Не отдам.
- Пьян,- как бы извиняясь, развел руками Софронов.- Проспится -
пожалеет.
Так и ушли контрразведчики ужинать, ничего не добившись.
Наступила ночь. По-прежнему было светло. И солнце не ушло за горизонт,
а висело низко-низко бледным размытым пятаком. И тускло поблескивали вокруг
аэродрома каменные бока "бараньих лбов".
Капитан Круг уснул, не раздеваясь, присев у порога блиндажа.
Контрразведчики, стараясь не шуметь, обошли его и, разбудив ничего не
понявшего спросонья Вальтера, увели. Когда проходили мимо спящего Саши,
немец узнал его и рванулся. Но ему зажали рот и скрутили руки за спиной.
Вальтера увезли в Мурманск, допросили и отправили в лагерь
военнопленных, разместившийся за колючей проволокой в тундре на окраине
города Мончегорска. И стал Вальтер, как другие немцы, обычным пленным. В
серой безликой колонне водили его конвоиры на работу: чинить дороги в
тундре, посыпать осевший от таяния грунт щебнем и добывать щебень,
раскалывая тяжелым молотом серые камни-валуны.
Стояли белые ночи. На вышках даже прожектора не включали. Часовым все
видно как на ладони. И когда другие пленные спали на двухэтажных нарах в
бараке, Вальтер выходил наружу и бродил в призрачном свете вдоль столбов с
колючей проволокой, вызывая недовольные окрики часовых.
Он вглядывался в тундру, в узкую грунтовую дорогу, глубокие
автомобильные колеи на которой уходили к неясному горизонту. Вглядывался,
будто ждал кого-то. Ждал и дождался.
Однажды, когда лагерь спал, а Вальтер, как всегда, вышел к проволоке,
он увидел на Дороге подскакивающий на ухабах грузовик. А когда автомобиль
приблизился, Вальтер просиял и запрыгал, как мальчишка. В кузове, опершись
локтями на крышу кабины, стояли, покачиваясь, три русских летчика, и в одном
из них Вальтер сразу узнал капитана Круга.
Летчики, бренча орденами и медалями на кителях, переговорили с лагерным
начальством, и Вальтера выпустили к ним за проволоку. Они даже обнялись, как
старые друзья, а так как переводчика с ними не было, объяснялись
восклицаниями и жестами.
Сели в кружок на камни. Друзья развязали вещевые
мешки, достали съестные припасы, вспороли ножами консервные банки, из
бутылки по кругу глотнули разведенный спирт. Вальтер тоже глотнул и
захлебнулся, зашелся кашлем. Летчики с хохотом стучали кулаками по его спине
и объяснили, чтоб ел, не стесняясь, а то ведь совсем дойдет на лагерном
пайке.
На прощанье насовали ему в карманы консервов, плиток шоколада и парочку
луковиц-что в тундре является особым деликатесом.
На той стороне проволоки, словно учуяв запах пищи, столпились выползшие
из бараков пленные в серо-зеленых шинелях внакидку.
- Ешь сам!-строго наказал Вальтеру Саша Круг.- А этим гадам - ни
кусочка!
Он окинул злыми глазами пленных за проволокой.
- Понял? Иди и лопай! Скоро еще приедем. Жди!
И грузовик с тремя летчиками в кузове укатил в тундру, залитую неживым
светом белой-ночи.
С тех пор Вальтер, как на пост, выходил каждую ночь к проволоке. Даже
часовые на вышках смотрели, куда и он, на дорогу. Они-то, часовые, первыми
увидели грузовик.
- Эй, фриц!-закричали они Вальтеру.- Твои едут!
За кабиной грузовика на сей раз стояли только два летчика. Не было
капитана Саши Круга. И в кабине рядом с водителем место пустовало.
Летчики сели на камни, стали развязывать вещевые мешки. А Вальтер
беспокойно спрашивает что-то по-немецки, и они хоть ни слова не понимают, а
догадались сразу, что он интересуется, почему не приехал Саша Круг.
- Нет Саши,- вздохнул летчик.- Сгорел. Сказано было по-русски. Но
Вальтер понял. Понял
и застыл. Потом медленно отодвинул от себя консервные банки, поднялся с
земли и пошел, сгорбившись, к проволочной ограде. Припал к столбу лицом и не
шевелился.
Над ним стояла белая полярная ночь. Нечеткий, неживой свет был разлит
над тундрой, и "бараньи лбы" тускло отсвечивали базальтовыми боками.
\ / \ / \ / \ / \ / \ / \ / \ / \ / \ / \ /
Copyright © 2008-2009
