|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
\
\
|
/
/
|
| Главная | Здоровье | Е-медкнига | Право | Деньги | Песни и юмор | Таймер | Контакт | Рассылка афиши по вторникам 
|
| \ \ | / / | \ |
Еврейские: |
|
\ / \ / \ / \ / \ / \ / \ / \ / \ / \ / \ /
.
|
|
Еврейская библиотека
|
ЭФРАИМ СЕВЕЛА
Волчица
Солнце стояло в зените, южное, знойное, и лишь раскрытые по всему пляжу
многоцветные зонты давали спасительные круги тени в этом пекле. Курортники
уползали под защиту зонтов, оставив на смятом желтом песке обрывки газет,
семечную шелуху и арбузные корки.
Азовское море тускло сверкало стеклянной глазурью, и скользивший с
задранным носом теплоход на подводных крыльях, казалось, полз белой мухой по
вязкому киселю.
Утопая коричневыми босыми ногами в раскаленном песке, брела по пляжу
старуха, не из курортниц, а из местных жителей. В кофте и юбке, старых и
рваных, с непокрытой головой, подставив немилосердному солнцу космы немытых
волос, она являла собой резкий, нестерпимый контраст холеным телам в
кокетливых купальниках и бикини на ковровых подстилках в многоцветной тени
зонтов. У старухи было сморщенное, продубленное солнцем лицо и запавший
беззубый рот. Она бесчувственно ставила в раскаленный песок ноги,
просушенные до костей, с шелушащейся, как у змеи, чешуйчатой кожей и
глубокими черными трещинами на пятках.
Старуха не была нищенкой и не просила милостыни. Она не останавливалась
у каждого зонта и не клянчила гривенник.
Она брела по песку, изредка вскидывая ладонь к глазам и прикрываясь ею
от слепящего солнца,
вглядывалась в людей под зонтами, словно искала кого-то.
И останавливалась с глупой ухмылкой, если находила среди голых тел
человека с еврейской физиономией. Особенно широко улыбалась она, обнажая
пустые десны с единственным и желтым, как у лошади, зубом, когда видела
еврейскую семейку с непременно толстой, распирающей купальник мамашей и
упитанными, раскормленными детьми.
Она приближалась к ним, как ведьма из детской сказки, и ее сумасшедшая
улыбка и нездоровый блеск в глазах увеличивали это сходство. Не доходя до
тени из-под зонта одного шага, она опускалась на колени в песок на самом
солнцепеке и начинала причитать, подвывая:
- Деточки мои родненькие! Еврейские мои глазоньки! Точь-в-точь как у
моих доченек... Как у Мару-си... Оксаночки... и у Ривочки... Младшую звали
так... по покойной матери моего мужа... Царство ему небесное... и деточкам
моим.
Дальше из ее тихих, как бы заученных причитаний выяснялось, что она из
этих мест и до второй мировой войны была учительницей в сельской школе. Она
- украинка, а замуж вышла за еврея.
- Хороший человек был, ничего не скажешь. Ей-Богу,-словно оправдывалась
она.- Ничего худого не могу припомнить. Не пил, руку никогда на меня не
поднимет. А что заработает, то в дом тащит... для меня и для доченек.
Жили они так, пока не началась война и не пришли немцы. Зимой, когда
мелководное Азовское море покрылось льдом, полицаи забрали мужа и всех троих
девочек. То, что мать у девочек украинка и в них течет лишь половина
еврейской крови, не приняли во внимание. Всех евреев полагалось по приказу
убить, и никакого исключения не делалось.
Погнали их по льду, подальше от берега, как раз напротив этого пляжа.
Тогда здесь пляжа не было, а только дикий берег. Сделали проруби во льду и
стали сталкивать туда евреев, топить их.
- И моих деточек... Оксаночку... Марусечку... и Ри-вочку... как щенят
утопили. Я потом, как ушли полицаи, бегала туда, а проруби уже льдом
затянуло. Дума-
ла, весной растает, выкинет их на берег, можно будет в могилке
схоронить... Не выкинуло... Так и лежат в море... как рыбки... Кто заплывает
далеко, может, и увидит их.
Она оборачивалась к морю, заслонялась от солнца рукой и щурилась на
расплавленное зеркало, тряся головой и что-то пришептывая.
Евреи, смущаясь, слушали ее причитания. Словно они чем-то были повинны
в горе этой свихнувшейся украинской старухи. И совали ей деньги. Не мелочь.
А бумажные рубль или даже два.
Старуха брала эту дань не благодаря, а как положенную ей плату и
поднималась с колен со вздохом: Трудное дело быть евреем. Врагу своему не
пожелаю.
И шла дальше босыми ногами по раскаленному песку, выискивая под зонтами
еврейские лица. Найдя, она опускалась на колени и заводила все ту же песню,
как патефонную пластинку. Теми же словами. Не меняя интонации.
Я дал ей три рубля. Хотя и не поверил ни одному ее слову. Она казалась
мне хитрой бестией, ловко эксплуатирующей еврейскую чувствительность. И три
рубля я ей дал в награду за находчивость.
Правда, уходя с пляжа, я, в нарушение обычая, не выкупался на прощанье
в море. Постоял у кромки воды, как у края могилы, и не отважился сунуть туда
ногу.
А вечером я гулял вдоль моря. Дул освежающий ветерок, море наползало на
песок и со вздохом откатывалось, оставляя клочья тающей пены, как пряди
седых волос.
Зонтики уже не стояли, расправив многоцветную ткань, а, опущенные, со
сложенными крыльями, они торчали пиками в песчаном безлюдье, и луна отражала
их остроконечные тени на чистом и темном песке.
Пляж был пустынен и чист. Весь мусор убрали граблями, и волнистые линии
тянулись по песку почти у самой воды, на которой серебрилась и мерцала,
уходя к горизонту, зыбкая лунная дорожка. И в том месте, где лунное серебро
упиралось в берег, колыхаясь и вспениваясь, темнел силуэт не то собаки, не
то волка, присевшего на задние лапы с задранной к небу мордой.
- У-у-у-у,- выл силуэт на луну.
Меня охватила дрожь.
Волк взмахнул передними лапами и воздел их над головой, совсем как
человек, и голосом нищей старухи заголосил:
- Деточки мои родненькие! То я пришла до вас... ваша мама. Как вы там?
Как ваши косточки? Холодно небось в глубине! А? Откликнитесь! Я очень по вас
соскучилась.
И снова волчьим воем залилась на луну:
- У-у-у-у... Господи, растолкуй мне... Ну, евреев бьют... Это
понятно... А моих деточек кровных за что?
Темный силуэт волчицы умолк, вперившись в медный лунный диск, и, не
дождавшись ответа, тоскливо и надсадно завыл:
- У-у-у-у-у...
\ / \ / \ / \ / \ / \ / \ / \ / \ / \ / \ /
Copyright © 2008-2009
